булавы, луки и копья с подобной инкрустацией; и каждому черепу соответствовал свой скипетр.

Первыми и бросающимися в глаза лежали полуразложившиеся останки Марджоры, праотца этих Коралловых Королей; рядом – легендарное серповидное оружие, с помощью которого он убил своего брата Тии.

– Строй королей и ряд скипетров, – сказал Баббаланья, пристально взглянув на них. – Донджалоло, придите и оцените ваших предков. Они лежат здесь, начиная со страшного Марджоры и заканчивая тем, кто породил вас. Вот их кости, их копья и дротики, их скипетры и очень характерные татуировки – всё, что удалось собрать о них. Скажите мне, о король, каковы ваши мысли? Считаете ли вы их своими предками? В качестве короля искусны ли вы более, нежели они? Или вы больший мужчина, нежели они? Это басня или правда о Марджоре и убитом Тии? Но здесь могущественный завоеватель, – спросите его. Скажите ему, как сын – отцу, как король – королю. Уколите его, упросите, ударьте, умолите, пните, расколите земной шар, он не тронется с места. Пройдите по всей вашей наследственной линии, и никто из них не поднимется. Они не здесь. Да, мёртвых не найти, даже в их могилах. Но их там нет неспроста, поскольку они не желали идти; они не выбирали смерть; по любому они пошли, куда их тянули; и, коли это так, они угасли, их тени не выступают против своего семени более, чем во время их принудительного ухода из Марди. Также что-то случилось с ними, чего-то они не добились. Действительно, был смелый Марджора, обещавший запереться здесь, в Вилламилле, скрепивший это клятвой, действительно королевской клятвой; и здесь он лежит. Марджора! Поднимись! Жуам протестует! Эй, я ударяю твоим скипетром; ступаю раболепно там, где ты есть! Вставай, Король, вставай! Что? Нет ответа? Разве эти кости не ваши? О, как живой ликует над мёртвым! Марджора, ответь! Хитёр ты? Или не хитёр? Я не вижу тебя, я не слышу тебя, я не чувствую тебя; глаза, уши, руки – ничто не способно обнаружить твою сущность, и если ты хитёр, то подай знак всем людям через стрелку компаса. У нас должны быть другие способности, чтобы дать знать о себе. Почему нет даже невидимого звука, нет даже эха от эха; вот твои кости. Донджалоло, мне кажется, я вижу вас напавшим на ассасинов: кто из ваших отцов пойдёт на риск? Я вижу вас погибающим: кто из них скажет вам, что ждёт вас за могилой? Но они вошли в землю без этих знаний. Встречается фраза. Где это? Ни один из священников Оро не расскажет точной их истории; трудно установить местонахождение их рая. Относительно жизни Алмы в хрониках Мохи говорится, что человека не было бы без уважения к могилам. Но протёр ли он свои глаза и перестал ли глядеть рассеянно? Сделал ли он открытие? Боги! будьте свидетелями!

В лучшем случае это надежда. Но принесёт ли тоска желаемое? Страх остановит своего хозяина? Инстинкт не предохранит. Огонь, от которого я уклоняюсь, я смогу использовать. Но мёртвый – он всё же живой; живой – он всё же мёртвый. Так говорят мудрецы Мараммы. Но тогда, умерев, мы продолжаем жить? Всё же если наши мёртвые отцы где-нибудь и, так или иначе, живы, то почему не в наших будущих сыновьях? Для прошедшего или грядущего вечность – одна и та же; мы все уже пустота, которой мы боимся стать. Ледяная мысль! Но принесите домой её: она растает. Ах, как горячо моё сердце: биться с такой силой какое-то время, чувствовать стремительное движение красной крови и затем стать пеплом – разве может так случиться? Но, мир, мир, ты лжив во мне, говоря:

«Я бессмертен – буду ли я как эти кости?» Вперёд к этому! Но роняющие бальзам пальмы, по стволам которых течёт молоко, чьи перья хвастливо развеваются в воздухе, они умирают в своём расцвете и склоняют свои распавшиеся стволы. Нет ничего вечного, вчерашняя река не течёт сегодня, восходящее солнце заходит, живое умирает, великие горы оседают, и всё вращается: системы и астероиды, солнечное колесо проходит через знаки Зодиака, и знаки Зодиака ходят по кругу. Ах, боги! Разве во всей этой вселенской суете есть всего лишь один я, который способен доказать одну устоявшуюся мысль? Мрачные государи в скелетах, прочь! Вы – всего лишь пыль, как и пыль нищих, поскольку на этой кровати нищие могут улечься рядом с королями и утащить их черепа. Это рука великого Марджоры? Нет, некоего старого паралитика. Да, короли? Да, мужчины? Где ваши оправдания? Я отклоняю ваши братские отношения, оставляя вам ваше злословие. Но нет, нет; не презирай их, о Баббаланья! Свой собственный скелет ты сам несёшь с собой через эту смертную жизнь; и стоит рассмотреть его, но на фоне доброй природы; ты обманываешь смерть жизнью, и всё сводится к тому, что прежде, чем ты ослабеешь, ты приходишь. Да, дети ваших детей будут идти по вам: вам, безмолвным, как штиль.

И в глубоком раздумье Баббаланья зашагал прямо по Коралловым Королям.

Глава LXX IX

Центр множества сфер

Как и сам Донджалоло, мы перемещались туда и сюда; для возвращения теперь мы должны были пройти к Утреннему дому.

В его задней части располагались три арки, ведущие в укромные апартаменты.

Пересечение центральной арки и воображение скоро приведут вас к открытому пространству, где вы внезапно наталкиваетесь на самую закрытую часть дома, принадлежащую принцу: квадратную площадку, похожую на основание пирамиды и непроницаемую для взглядов. Внизу, до самой земли, её стены были покрыты соломой, но на удалённой стороне открыт проход, в который вы входите. Но вы пока ещё остаётесь в пределах дворца. На расстоянии ярда обнаруживается внутренняя соломенная стена, такая же глухая, как и первая. Пройдя по обустроенному коридору, освещённому через узкие проёмы в потолке, вы достигаете противоположной стороны, и показывается второй проём. Это вход в другой коридор, освещённый, как и первый, но более тускло, и третья глухая стена. И вот так, три раза по три, вы продираетесь, круг за кругом, и, когда вы продолжаете двигаться, мрак сгущается, пока, наконец, вы не входите в саму цитадель: самую внутреннюю сердцевину гнезда, где у каждого есть его крыша, отличная от остальных.

Место сердцевины слишком мало, освещено рядом открытых окон в крыше и максимально сжато.

Неисчислимыми, как страницы бесконечного фолианта, многочисленными циновками покрыт пол, где, укладываясь ночью, как Фараон на вершине своего наследия, обитатель смотрит ввысь и только ввысь, пристально вглядываясь в процессии света от небесных факелов, как в государстве, где солнца приходят, чтобы быть коронованными.

И здесь, в центре этого непроницаемого зала, дремал, окружённый вселенной и зодиакальным поясом, отделённый горизонтом, морем опоясанный, рифами обвязанный, запертый горой, заложенной деревом, сжимающий символ власти, обнимающий себя руками, неразделимый Донджалоло, абсолютный монарх Жуама: ядро ореха, самая потаённая искра в рубине, сок апельсина, красный королевский камень в нежном персике, окружённый со всех сторон сферой сфер.

Глава LXXX

Донджалоло в лоне своей семьи

Невозможно будет понять стиль, с которым правитель Жуама проводил дни своего плена, не сделав подходящее упоминание о его гареме, который следует описать без сокращений и стыдливого отвода глаз. Поскольку это был тот гарем, который показал многое, что позволило запечатлеть характер Донджалоло.

И обладало им, безумным, но единственным супругом, самым невоспитанным, конечно, и имевшим возможность выбирать принцесс, намного большее количество дам; и настолько большее, насколько множество превышает единицу. Исключительно из придворных женского пола, днём ожидающих его королевскую персону, у него имелись жёны числом в тридцать, с именами, соответствующими фазам луны. Поскольку в Жуаме время исчисляют не днями, а ночами, то каждая ночь лунного месяца имеет своё собственное обозначение, которое распространяется и на последующий день.

В чёткой